«Нобелевская борьба» с раком: прорыв в лечении смертельных опухолей. Чего боится онкология. Народные средства против рака

Максиму Нагорному 37 лет. О том, что у него рак легких, он узнал два года назад. Максим - фанат активного отдыха. Из-за болезни ему запретили длительные пешие походы и полюбившиеся веломаршруты. В освободившееся время он стал собирать необычные вещи из древесины и подручных средств - фотоаппаратов, дисковых телефонов.

Максим рассказал Profilaktika.Media о слове «онкоживые», недоступной медицине в России и новом отношении к жизни после диагноза.

Я родился в Пензе. Когда мне был один год, родители переехали в Пермь, где живут и сейчас. Папа работал мастером на вентиляторном заводе, мама окончила дошкольный факультет, работала методистом в детских садах, специалистом в Министерстве образования. Сейчас она на пенсии, но не представляет своей жизни без детей, поэтому работает няней.

В 2006 году я окончил физический факультет Пермского государственного университета. Работаю в сфере IT. В 2015 году женился, детей пока нет.

В ноябре 2015 года на плановой флюорографии у меня обнаружили затемнение в грудной клетке. После этого начались длительные походы по врачам. После госпитализации и биопсии в апреле 2016 года удалили опухоль около левого легкого. После пересмотра стеклоблоков поставили диагноз «тратома средостения», доброкачественное образование.

Когда в июле 2016 года сделали контрольную компьютерную томографию, то нашли множественные затемнения на поверхности левого легкого. Опять начались консультации торакальных хирургов и онкологов. Процесс шел медленно.

В итоге в сентябре 2016 года вновь сделали биопсию и пересмотр стеклоблоков. И уже после этого поставили окончательный диагноз - «двухсторонняя диссеминированная крупноклеточная карцинома легких T4NxM1». Проще говоря, рак легких на четвертой стадии или плоскоклеточный крупноклеточный рак легких четвертой степени.

В октябре 2016 началась химиотерапия в Пермском онкодиспансере, в общей сложности было сделано восемь курсов. И на каждой контрольной компьютерной томографии была отрицательная динамика. Каждый раз врачи говорили что-то типа: «Ну, все индивидуально. Попробуем лечение другим протоколом».

К восьмому курсу химиотерапии сложилось стойкое чувство, что это лечение просто для «галочки». Особенно сильным это чувство было, когда я смотрел на людей, которые делали десятую, пятнадцатую или двадцатую химию, а у них не было хорошей динамики.

К слову о людях с : важно понимать, что это были разные последовательные схемы лечения с разными препаратами. Химиотерапия назначается, потом идет само лечение. Затем оценивают эффект. Если эффекта нет, то схема меняется. К сожалению, от недостатка информации пациенты после нескольких циклов и схем «химии» считают, что она «не помогает», забывая, что менялись схемы и препараты.

Да, с каждой последующей схемой - то есть линией терапии - эффективность снижается, поэтому и назначают наиболее действенные препараты в первых линиях. Но если нет ответа на стандартные схемы, то, возможно, мы ещё не знаем каких-то генетических особенностей данной опухоли (например, какая-то мутация), которая делает её чувствительной к препарату, который назначили в третьей-четвертой линии, и будет отличный ответ! В процессе лекарственной терапии много сложностей и нюансов, которые не видны и зачастую не понятны пациенту. Это непонимание вызывает отрицание и неприязнь. Но никто ведь не захотел бы проверять, сколько бы прожил без лечения вообще.

Поэтому параллельно были направлены запросы в израильские и турецкие клиники, которые подсказали, что можно лечиться новым современным лекарством, действующее вещество пембролизумаб. Поняв, что это лечение может быть более эффективным для меня и с моим диагнозом, и что химия может вместе с раком «убить» весь организм, я отказался от химиотерапии добровольно и решил перейти на пембролизумаб. Но в августе 2017 года это лекарство еще не было зарегистрировано и только проходило клинические испытания в России. Так что пришлось покупать его за рубежом и ставить в частной клинике у нас. Конечно, мое состояние контролировали - каждые две недели сдавал кровь, делал компьютерную томографию. При этом за рубежом лекарство используется уже давно, им вполне официально лечат меланому и рак легких.

Комментарий резидента Высшей школы онкологии Катерины Коробейниковой:

Сейчас всё, чем занимаются химиотерапевты, называется «лекарственная терапия». В неё входит «классическая» химиотерапия - цитостатики, иммунотерапия, таргетная терапия, биотерапия... Но всё это лечение именно лекарствами.

Пембролизумаб, о котором говорит Максим, это моноклональное антитело, то есть биотерапия. В регистре лекарственных средств о нем написано следующее: «Пембролизумаб показан для лечения пациентов с распространенным немелкоклеточным раком легкого, у которых подтверждена экспрессия PD-L1 опухолевыми клетками и наблюдается прогрессирование заболевания во время или после терапии препаратами платины». То есть сразу назначить его не могли, так как цитостатики с платиной эффективнее в первой линии (если опухоль к ним чувствительна). К сожалению, проблема отсутствия некоторых лекарственных препаратов, зарегистрированных за рубежом, действительно есть в России, ее нужно решать.

Были созданы группы помощи в соцсетях, начался сбор на покупку препарата. Конечно, в ход пошли личные накопления, много чего пришлось продать для покупки лекарства. Очень помогли друзья, без них я бы не справился. На тот момент вся помощь, которую я получал от незнакомых людей, придавала сил и желание бороться дальше. Эти люди писали мне, поддерживали, отправляли деньги на покупку лекарств.

К январю 2018 годах я узнал, что можно принимать препарат бесплатно - за счет средств ОМС. Получив направление на обследования в РОНЦ имени Блохина, я прошел обследования, сдал анализы, на основании которых мне выписали лечение пембролизумабом в Пермском онкодиспансере.

Сейчас продолжаю лечиться и жду очередного курса после контрольной компьютерной томографии. Она, кстати, показала отсутствие динамики по сравнению с предыдущим исследованием. Это хороший результат.

Что помогает вам в ежедневной борьбе?

Огромное значение, конечно, имеет поддержка близких родственников и друзей. Самые близкие и лучшие друзья помогли отправить всю информацию в зарубежные клиники, чтобы можно было провести первоначальные исследования, очень помогли с созданием группы по сбору.

Помогает общение с такими же как я - онкоживыми. Название «онкоживые» придумала моя новая знакомая, у которой тоже рак. Иногда я что-то советую, когда люди ко мне обращаются, иногда мне советуют, что сделать в той или иной ситуации. И общение с этими людьми дает подпитку, силы и уверенности в том, что мы на правильном пути, пути выздоровления.

Конечно, после того, как о моем диагнозе узнали все вокруг, многие недоумевали, не могли поверить в то, что это со мной происходит. Некоторые говорили:«В смысле болен? Вы посмотрите, какой он счастливый и радостный на фотографиях. У него не может быть рака». По этой причине кто-то ушел из моей жизни, а кто-то пришел, появились новые интересы, новые хобби, новые перспективы. И тем, и другим людям я благодарен за всё.

Всю жизнь я увлекался активным отдыхом - сплавы, походы, велотуризм, парашюты. Наиболее значимый для меня - это пеший поход по маршруту Теплая гора - заповедник Басеги - гора Ослянка - Кизел. Это 130 км пешком. Хорошо помню велопоход по Крыму от Джанкоя до Симферополя через Ялту, Алушту и Севастополь. Когда я заболел, врачи рекомендовали временно отказаться от сильной физической нагрузки. Вместо этого я гулял с супругой и друзьями, восстанавливал силы. В этом году начал постепенно садиться на велосипед, понемногу ездить.

В какой-то момент начал изготавливать элементы декора, освещения и мебели из древесины, подручных средств. Использую все подряд - фотоаппараты, дисковые телефоны, в общем, то, что можно найти на барахолках. И это занятие делает меня счастливым, отвлекает и занимает свободное время. Этому занятию хочу посвятить свое ближайшее будущее, пока выздоравливаю. Дополнительно работаю на прежней работе в свободном режиме. Это несомненный плюс, ведь я занимаюсь тем, что действительно хочу делать сейчас, а это очень помогает.

Что бы вы хотели изменить в системе здравоохранения и онкологического скрининга?

Столкнувшись с нашей медицинской системой, сделал для себя не очень утешительный вывод: если ты лечишься бесплатно, готовься к очередям, длительным ожиданиям необходимых срочных процедур, отсутствию препаратов. Чтобы получить нужное заключение или назначение, иногда необходимо бороться, добиваться справедливости. Так, например, в поликлинике по месту жительства больше года не было онколога, и поэтому приходилось ходить между терапевтом, фельдшером и заведующим отделением, чтобы получить направление на анализы и рецепт на лекарства.

Но все проблемы в системе, а не в людях. Ведь практически везде, во всех больницах и клиниках я общался с адекватными, дружелюбными врачами и медсестрами. Они входят в положение, помогают как могут, подсказывают, выискивают варианты решения некоторых трудных вопросов. Думаю, что вот именно за счет таких людей - отзывчивых, профессионалов с большой буквы - держится на плаву наша медицина.

От момента обнаружения у меня на флюорографии затемнения до каких-то действий (в моем случае это хирургическое вмешательство), прошло пять месяцев. Во второй раз между КТ в июле и постановкой диагноза прошло три месяца. Я считаю, что это очень долго. Нужно сократить время на походы между специалистами, сидения в очередях, ведь быстрая диагностика может спасти жизни огромного количества людей. И таких как я, которых «случайно» может обнаружиться уже четвёртая стадия рака, будет меньше.

На какие вопросы труднее всего было найти ответы?

Когда мне озвучили мой диагноз, первое время голова была пустой. Просто пустой, в ней ничего не было. Постепенно стало приходить осознание, мороз по коже, прошибло в пот. Посыпались вопросы «почему», «что дальше», «чем я провинился» и прочее, но потом взял себя в руки.

Главное, что я понял, такое заболевание дается не «за что-то», а «для чего-то», чтобы человек понял, что надо изменить в себе, в своем отношении к людям, к окружающей жизни.

Конечно, трудно было не поддаваться панике и не смотреть интернет, не искать там ответы на интересующие вопросы. Причем паника распространилась на всех моих близких, переживали все, хоть и делали вид, что все хорошо. Уже сейчас, спустя время, я понимаю, что на многие вопросы надо было искать ответы в других местах. Из этого вытекает и основная проблема - у нас в стране полностью отсутствует первоначальная поддержка онкоживых, все как слепые котята, не знают что делать, как поступать, к кому обращаться. Это очень печально, ведь в первое время надо очень ответственно относиться и к лечению, и к питанию, и к образу жизни. В жизни таких людей меняется все.

Что вам дал ваш диагноз?

Я сделал для себя вывод, что я люблю жизнь и хочу жить. Пока было свободное время в больницах, читал книги по психологии. Я понял, что жизнь не так однозначна, как казалось до этого, что есть куча позитива в нашем мире. И этим теплом надо жить и питать свою душу. Всегда есть к чему стремиться, чего хотеть, кого любить, кому дарить свою любовь.

Еще раз понял, что за свою жизнь, за свое здоровье надо бороться самому, тебе никто и ничего не должен. Надо вовремя делать рентген легких, ходить по врачам на профилактические приемы, сдавать анализы.

Какой совет близким пациентов и самим людям, столкнувшимся с онкологией вы могли бы дать?

1. Доверяйте лечащему врачу. Если у вас появилась проблема, не стоит паниковать. Не надо сразу лезть в интернет и читать все подряд про свою болезнь, это ухудшит и без того тяжелое психологическое состояние. На начальном этапе лучше довериться лечащему врачу, но постепенно начать все проверять самому. Ищите варианты иного лечения, как платного, так и бесплатного. И только после этого принимайте решение, как и где лечиться.

2. Каждому онкоживому необходима поддержка. Надо поддерживать человека, но и не стоит забывать о близких людях. Им тоже тяжело, им также необходима поддержка, они тоже страдают и за онкоживого, и за себя.

В конце марта прошлого года у меня воспалились лимфоузлы, которые прощупывались под мышкой. Большие такие. Держались долго, но я не паниковала, просто воспаление какое-то. Как уже потом врачи сказали, оказалось, что болезнь зарождалась гораздо раньше.

Постепенно я начала чувствовать, что гораздо быстрее устаю, выдыхаюсь, просыпаюсь в холодном поту. Я подумала, что это просто переутомление. А в мае уже легла на операцию — мне нужно было прооперировать руку. Я ее давно ломала, мне туда вставили протез. Но потом начались какие-то проблемы, рука не разгибалась.

Накануне операции вечером вдруг я чувствую на шее боль — трогаю, а там очень большие узлы. Тут я уже начала немного паниковать. После операции долго приходила в себя и разрабатывала руку — прошли еще недели или месяцы, точно не знаю. И тут раз — и в один вечер на другом месте еще шишка. Тут я испугалась и уже лезу в интернет, читаю всевозможные ужасы. Собралась ложиться умирать уже, все. Сама записалась в больницу на УЗИ всех лимфоузлов.

Фото: Алексей Абанин

Оказалось, что внутри меня очень много сильно воспаленных лимфоузлов. И узистка ставит мне подозрение на рак, отправляя к гематологу. Она же послала срочно к хирургу оперировать. Мне вырезают несколько лимфоузлов под мышкой. Практически наживую все делали, вкололи [обезболивающее] чуток только. Всю тупую боль чувствовала, все прижигания, запахи. Я так кричала, что хирург включил на своем телефоне Вивальди. Кафель, огромное помещение, играет эхом Вивальди, и я дико и истошно ору благим матом. Потом хирург меня торжественно зашил, поднимает так за руку и говорит: «Ну вот и все. Скорее всего, рак. Пролечитесь и не умрете, все будет нормально». Как и большинство людей, я слышала слово «смерть», а не слово «рак».

«Ну сейчас нужно ждать несколько дней анализа и точно диагноз поставим. Пока идите домой», — сказал врач, торжественно вручил лимфоузлы в коробочке и попросил отнести в кабинет какой-то. Десять дней я сидела дома и сходила с ума, готовилась умирать, думала о кремации. Когда врач сказал мне это все, я просто не понимала, я кричала: «Как вы можете говорить мне, что я умру?» Я же слышала именно это. Я истерила и плакала. Все десять дней я жила в ужасе, но в неприятии — я была уверена на 99%, что все будет хорошо. Не может же быть со мной такое. Не со мной точно. Пыталась себя отвлекать, но я каждый день плакала, не могла спать, есть. Из-за этой дурацкой неинформированности эти дурацкие страхи. Меня спасали просто травой. Это единственное, что могло усыпить, обезболивающие не помогали от послеоперационных болей. Ты просто сходишь с ума. Эти дни были самые страшные за все время.

Потом сообщили, что да, это рак второй, глубокой стадии. И сразу сказали, что не смертельно и лечится химиотерапией. Дальше началась длинная эпопея с поисками врачей и онкологов, исследования. Рак лимфоузлов, он еще называется лимфома Ходжкина — там очень много подвидов, нужно было исследовать, какой вид, уровень, куча всего. Уже потом просветили весь организм, чтобы понять, где сидит рак, оказалось, что мой организм почти как у младенца. Здорова вся практически. Я думаю, что из-за той операции с рукой, когда вставляли протез, очень сильно посадили иммунитет, когда долго вливали разные жидкости. Они гасили как раз иммунитет, чтобы прижился протез, металл в руке. Потом оказалось, что протез был первоначально поставлен неправильно, и все три года протез болтался. За это время он наделал столько бед в руке, что иммунная система сошла с ума.

Остановилась на 62-й [Московской городской онкологической] больнице в Истре. Там мне предложили ускоренный курс — не полгода, а два месяца — и несколько процедур облучения. Я торопилась выйти в театр, на сцену. Как раз было лето. В сентябре нужно было вернуться в строй. А ускоренное лечение — оно очень жесткое. Жесткое отравление организма. Я на это пошла. Легла туда, влили химию. Должно было всю ночь тошнить, температура, но я так этого боялась, что дала установку мозгу, что не буду лежать в больнице, что буду активна, не буду прерывать работу — съемки же были запланированы. Наутро зашли врачи и просто обалдели, увидев меня бойкую. И я просто сбежала и уехала домой. С тех пор я стала просто приезжать сама и вливать химию. Параллельно, конечно, куча таблеток и уколов. Я сама себе делала их, забирала шприцы и лекарство, сама колола — то в живот, то в ногу. И вот так я за рулем сама приезжала в больницу, вливалась, уезжала. Так все лечение.

Химия накопительная, постепенно было все хуже и хуже. И каждый день организм что-то выкидывал. Идешь по улице — и вдруг отказывают ноги. То с зубами что-то, то зрение барахлит, то слух. И днем, и ночью постоянно тошнит. Чувствуешь себя беременной. Первые курсы химии я могла есть только холодной свекольник. Не ела больше вообще ничего, меня трясло. Потом посыпались волосы, и, конечно, пришлось все сбрить. Клоками волосы оставались в руках. Это было очень страшно. Я держалась до последнего — была уверена, что не облысею. В какой-то день с мамой гуляли, и тут она видит, что волосы просто падают и ложатся на плечи, их даже трогать не надо было. Утром вышли из дома, а ближе к вечеру, часам к пяти, у меня уже были мощные залысины. Поехали к подруге моей, взяла машинку в руки сама и начала брить себя. У меня затряслись руки, градом покатились слезы — я вот так смотрю на себя в зеркало и вижу только страх, ужас и уродство. Я даже не могла выйти к маме, я боялась, что она скажет, что я урод. Но все как-то сразу сказали, что я красивая, это абсолютно мой стиль, все такое. Я, конечно, не верила. Еще и выпали брови с ресницами.

И все слабее, слабее и слабее. Но я продолжала сниматься, играть в спектаклях. Физически это было очень тяжело. Ездила даже на гастроли, начались съемки. И вот только на последнем курсе химии в августе организм уже не выдержал. Я свалилась просто пластом и лежала неделю. Просто не могла ни ходить, ни вставать, ни спать. Самое неприятное — это ломка. Ломит все тело, кости, череп, зубы. Я себя называла наркоманом, прикованным к кровати, который пытается слезть с иглы. Исхудала я страшно, просто скелет. Друзья помогали, запихивали в меня еду.

И вот через маленький промежуток отдыха начался театр. И началось облучение: каждый день три недели. И еще капельницы, уколы, таблетки. Приезжала сама на машине в Истру в больницу, а вечером играла в спектаклях.

Фото: Алексей Абанин

Все вокруг говорят, что я сверхчеловек, так лечение невозможно переносить: «Такая худенькая, маленькая. Никто не работает, не носится, лежат дома и лечатся». А я бегала, старалась ничего не отменять: разрабатывала руку, плавала в бассейне, в зале занималась, растяжка, спорт. Было тяжело, но главное было не прерывать. Видимо, эта накопительная вещь меня догнала. Когда основное лечение закончилось, меня снова очень сильно свалило. Второй месяц я вот только начинаю приходить в себя и отъедаться. Похудела еще сильнее.

В самом начале лечения всем приставляют психотерапевта, но я сразу отказалась: я же сильная, справлюсь. Но потом поняла, что не справляюсь. То, что я блокировала специально, меня догнало. Бешеное отравление, операции, нагрузка и работы — оно взяло свое. Я пошла к психотерапевту и требовала сильные препараты.

Были очень страшные эмоциональные вещи, которые я просто не контролировала. Не понимала, что со мной происходит, панические атаки, страшные нервные срывы, истерики. Я не могла объяснить, почему я сейчас плачу, почему я неадекватная. Ощущение было, что болит все. Помню, еще во время облучения я бежала по лестнице и орала: «Я закончу в дурке». Хорошо, что рядом всегда кто-то был: силой возвращали обратно. Сейчас я понимаю, что это самое главное при раке. Дело не в поддержке — ты просто часто не отдаешь себе отчета.

Это продолжается до сих пор, но не в такой степени, конечно. Идет работа с врачом, успокоительные. И организм до сих пор слабый, тяжело физически и эмоционально.

14 февраля у меня будет контрольная КТ [компьютерная томография — прим. Дождя]. И вот скажут, что [рак] в ремиссии или мало ли чего еще. Я убеждена, что все хорошо, но страх есть. В любом случае надо будет много-много восстанавливаться. Не год даже, организм же отравлен. И это для меня даже сложнее лечения. То ногти отваливаются, то ресницы по второму кругу выпадут. Это может держаться еще четыре-пять лет.

Я поняла, что главное в этой болезни — знать, что ты не слабый. Тогда я начала в инстаграме подписывать фотографии хэштегом #sickisntweak. А еще раньше я ставила хэштег #актрисачайка, а теперь пишу #лысаяактрисачайка.

Я доказала сама на себе, что рак — это не обязательно свалиться и лежать. Да, мне повезло, что у меня была не запущенная стадия, мне повезло. Все равно это тяжело физически, но наш мозг сильнее этого всего.

Александр Горохов, журналист «Медиазоны», 29 лет

В начале 2016 года я подумал, что что-то не так. Шел месяц за месяцем, я работал. Но что-то в теле стало не так, как раньше, странно. Круглосуточная работа, ничего кроме нее и пьянства — это все, что меня интересовало. И однажды летом — это был июнь — я ложился спать, и мне становится дико больно там, внизу. Прям глаза лезут на лоб. Ложусь на кровать, кричу соседу, чтобы он вызвал скорую. Меня забрали в больницу, а мне становится все больнее. Оказалось, что был перекрут канатика яичка. Был прям п****ц. Вот врач стоит, хирург, и я, орущий на два этажа. И он говорит: «Вы знаете, идите на УЗИ в любом случае. И второй раз, потому что там что-то не то». А тетка противная такая была, не хотела делать УЗИ. Врач уже взял эту штуку, сделал все и говорит: «У тебя там опухоль и, скорее всего, рак». Доброкачественная или злокачественная — не было понятно.

Я потом разгибаться не мог дня три. В больнице я провел две ночи. Во вторую ночь привезли деда, у которого было недержание. Просыпаюсь, чувствую, что воняет. Говорю медсестрам:

— Там дед обосрался.

— Я не пойду.

— А че делать-то?

Я бродил по этому этажу, пытался спать на банкетке, на стуле, а еще болит же все. Кое-как на маленьком диванчике уснул. Как я дожил до утра — не знаю. Но потом уже отвезли в онкологическую клинику. А дальше я уже не очень хорошо помню. Это был калейдоскоп: боль, анализы, ожидание результатов. Через несколько дней все-таки сказали, что это рак. Но стадия непонятна. Я ждал неделю дома. И потом мне сказали: «Вы приезжайте на операцию». Ведь определить степень можно было только вырезав опухоль. Я приехал, долго лежал, готовился к операции. Сказали побрить все от шеи до колен, а это так себе мероприятие. Я напрягал знакомых купить мне этот вот крем Veet. Сколько мне надо было стоять в душе, чтобы сбрить это все? А крем спас.

Фото: Алексей Абанин

Меня прооперировали, сделали полостную операцию. Очень смешные были ощущения — оттаивают кончики пальцев, и тут я понимаю, что пальцы на ногах замерли в другом положении, а я поправить их не могу. Попросил маму поправить их в обратную сторону. Это ужасно важно было в те моменты. Потом отпустили домой через какое-то время. Было две отвратительные вещи: очень больно было, когда я чихал и когда меня смешили. Острейшая боль. Прошло еще время, проводились анализы. И в итоге сказали, что у меня стадия IS, рак яичка. Это уже не первая, но еще не вторая стадия.

«Мы тебе сделаем еще одну операцию, нужно будет удалить часть лимфоузлов», — сказали в больнице. Опухоль проросла в кровеносную систему, метастазы могли уйти куда угодно.

Долго ждал операцию. Мучительно. Сделали вторую операцию и сказали сходить на химию. Ну, хорошо. Можно было отказаться, но мне сказали, что через три года, скорее всего, будет что-то не очень хорошее, «поэтому иди». Лежал неделю, стоял катетер. Я ложился спать в четыре утра, врачи приходили в семь и начинали вливать. Просыпался я уже часов в 11 от того, что меня разрывало и хотелось в туалет. За эти четыре часа вливали 3,5 литра жидкости. Так продолжалось неделю, мне капали. В воскресенье меня отпустили, и это был день презентации журнала Moloko Plus. Я чувствовал себя вроде нормально, попросил маму отвезти меня на презентацию, хотел выйти в люди. Все было хорошо.

На следующий день я уже проснулся совсем без сил. Продолжалось это почти полтора месяца. Самое плохое время дня — как только ты проснулся. Еще часов 12 ты не заснешь точно, но делать ты не можешь вообще ничего. Смотришь в телефон, отвечаешь на пару сообщений, кладешь телефон. Это все, на что хватает сил. Ты даже не можешь лежать, настолько тебе плохо. Это не больно — это никак. До туалета я шел 20 минут по стеночке. Есть и не хочешь, и не можешь. Единственное — не могу сказать, чтобы меня сильно тошнило. Мне вместе с химией капали какой-то препарат, который вроде бы помогает. У многих обычно большие проблемы с этим. Людей круглосуточно выворачивает. Физическая боль — это неприятно. Больно, но терпимо. А вот это — просто выживание. Каждый день думаешь, когда же это все закончится. Потом это прошло, но начали выпадать волосы. Просто на подушке они лежали. Сходил побрился целиком. На этом, пожалуй, история и закончилась.

Каждые три месяца сдаю анализы, потому что высок риск рецидива. А это по 15 тысяч каждый раз. Вот на днях поеду, что-то скажут.

Я не чувствую, что что-то идет не так. И каждый раз думаешь, а если это будет снова. Я особо не переживаю. Даже когда мне сказали, что будет рак. Ну ок, это рак, что ж теперь сделать. Я не испугался, не нервничал, не переживал. В этом плане мне было довольно легко. Конечно, это связано с моим характером. Меня малое количество вещей пугает. Ну смертельное заболевание, ну умру, что ж теперь делать, все смертные. Тем более я диплом писал про эвтаназию. Поэтому я выложил большой пост в фейсбуке про болезнь. Во-первых, нечего скрывать. Во-вторых, как-то хотелось, чтобы люди знали, что не нужно уходить в себя, настрой — это суперважно. Я чувствовал, что что-то с этим заболеванием в России не так. Вот если посмотреть на Штаты — там это просто заболевание, ему не придают большого значения. Если я не переживаю, значит и все остальные не должны переживать.

Долго еще думал, как бы что сделать, чтобы выразить это все. И в июле 2017 года сделал плакат.

Фото: Александр Горохов

Идея тянулась много месяцев: с конца 2016 года до лета. Наклеил у бара «Сосна и Липа» и у «Винзавода». И был поражен — столько фотографий в инстаграме, много кто писал «круто». Для стрит-арта очень долго висело — несколько месяцев. Еще будет несколько проектов по этому поводу. Мне правда хочется сказать: чуваки, не отчаивайтесь. Не надо переживать. Вам, может быть, очень сложно, нужно будет продлить химию, вы превратитесь в кашу и это будет сложно. Вопрос выживания во время лечения — он сложный. Но вы знаете, ради чего вы это делаете. Никто это не выбирал, вам просто вот так повезло в небесную лотерею.

Ульяна Шкатова, психолог, художник, 30 лет

Был 2014 год. Все было прекрасно: мы работали, гуляли, мечтали. Я решила удалить родинку — не просто так, конечно, она у меня уже несколько лет была, изменялась, росла. Я знала, что родинки — это такая вещь опасная довольно-таки, но никогда до этого не удаляла. Она была небольшая, пять миллиметров, выпуклая, меняла цвет — я ее прям чувствовала на своем теле. На голени, внизу на ноге. Я знала, что нельзя родинки выжигать, поэтому пошла к онкологу в общую больницу. Он посмотрел, сказал, что она абсолютно нормальная. «Если хочешь, давай удалим ее».

Если анализировать то, что произошло, — я этого врача ни в чем не виню, но минусом было то, что он не напугал меня, что родинка может быть злокачественной. «Нормальная, выглядит хорошо, хотите — удалим, не хотите — не будем». Я пришла к нему только через несколько месяцев. Он удалил ее хирургически под местным наркозом, отправил на гистологию. Через несколько недель мне пришел результат, что все нормально — родинка доброкачественная. Меня эта история совершенно отпустила, и я не думала об этом.

Фото: Алексей Абанин

Прошел почти год, и на этом месте (там был небольшой шрам) образовалась шишка под кожей с полгорошины. Не придала этому значения, но снова пошла к онкологу. «Ничего страшного, давай на всякий случай еще раз вырежем и отдадим на гистологию». Выходя из операционной, он сказал мне пройти в кабинет с ним. Он был сильно напряжен и напуган: «На воспаление не похоже, это было некое образование. Надо ждать результата».

Я решила не читать интернет и ничего не делать, потому что как только прочитаешь — сразу у себя это все найдешь. Маме пришли результаты на почту. Я была дома, лежала в кровати, у меня был бронхит. Девять утра — я хотела позвонить врачу, но не успела. Мама пришла ко мне, постучала в дверь. Я сильно удивилась, чего это она пришла. Не договаривались же.

— Вот пришел результат. У тебя меланома.

— А что это такое?

— Злокачественная опухоль.

Я уже плохо помню тот момент и что со мной было.

Когда тебе говорят результаты, ты не понимаешь, насколько болезнь распространилась. Первые дни — они самые страшные. Во-первых, неизвестность: что это вообще такое? Ты знаешь, что от рака умирают, и все. У меня еще был бронхит, температура. Мне было так плохо, я рыдала и думала, что я больше никогда не встану с кровати вообще. Это неизбежно, надо просто пережить этот этап.

Мне сделали операцию. Берут место, где есть опухоль, и вырезают место побольше. А через полгода на этом же месте образовалась новая шишка. И так продолжалось каждые полгода. Каждый раз, когда делали операцию, вырезали все больше. В какой-то момент там уже нечем было сшивать, и сделали пересадку кожи. Взяли с руки кожу и туда пересадили. Снова сшивали, снова разрезали, снова расходились швы, снова операции — там уже нечему было срастаться.

Фото: Алексей Абанин

Все это время меня лечили разными способами. У меня довольно дурацкий диагноз в плане лечения — химиотерапия стандартная не действует. Я вообще не против же. Да, это жесткий метод, но, по крайней мере, он лечит. Химия не действует на меланому. Сначала мне назначили одно лекарство, я колола полгода. Состояние от него было ужасное - тело ломило, голова болела, была температура каждый день. Но это не подействовало. В рамках НИИ [онкологии им. Н. Н. Петрова] в Питере начали экспериментальное лечение. Сдавала по 16 пробирок крови из вены и из них изготавливали индивидуальные вакцины. Ими я лечилась целый год.

О болезни никому не рассказывали, я продолжала работать в своем состоянии. Жалости не хотелось, ну и была надежда, что все это закончится. Тем более всего вторая стадия. Так продолжалось до весны 2017 года.

Была суббота, конец марта. Утро, я завтракала и почесала спину (за левым плечом). И чувствую, что шишка под кожей. Пошла на УЗИ в больницу — сказали, что похоже на метастаз от меланомы. Так как место отдаленное, противоположная сторона тела — сразу поставили четвертую стадию. А это уже совсем дорогостоящее лечение.

Денег нет, начала искать варианты, как достать лекарства. Они новые, недавно изобрели, и по всему миру еще проводятся испытания. И год назад только зарегистрировали, не все врачи в России даже умеют этим лечить. Я искала лучшие варианты, что делать, чтобы остановить болезнь. Лекарств при меланоме немного — можно по пальцам пересчитать. Я консультировалось с лучшими врачами и поняла, что нужно лекарство, которое стоит 4,5 млн на год. Суммы конечно космические!

Денег не было, поэтому мы решили попробовать клинические испытания. Времени особо нет, нужно срочно что-то решать, четвертая стадия это не шутки. Мы изучали очень долго все варианты на специальном сайте — в итоге нам выдало две тысячи испытаний. Долго переводили и разбирались в них. Писали во все, которые подходили — и все отказывали. Осталось одно последнее испытание — в Германии. Долго ждала ответа, в итоге сказали: «Приезжайте». Мы буквально за день подали документы на срочную визу, собрали вещи, забронировали все, что можно — и полетели с мужем Сашей. Я рискнула, другого варианта не было. Провела день в больнице и подписала с ними заявление на согласие. Подошла по всем параметрам — была безумно счастливая. «Чтобы точно взяли в испытания, нужно сделать ревизию вашей гистологии, нужно взять кровь и еще раз все проверить», — сказали врачи. Прошла все обследования, и настал тот день, когда мне должны были уже впервые вводить это лекарство. Это был самый ужасный день в моей жизни.

Фото: Алексей Абанин

Я пришла в больницу. Мы долго ждали, а потом вошли в кабинет. Врач сказал: «У вас новые метастазы в легких, а с ними вы уже не подходите». Мало того что меня не взяли на единственное испытание, так еще оказалось, что болезнь распространилась на жизненно важные органы. «Извините, до свидания». Все последние деньги отдали на Германию. Просто по нулям. И остались ни с чем.

Вариантов, кроме как просить деньги у людей, больше не было. Это было начало лета. Я подготовилась — сделала

Собрали собрали интересные факты о прорывном методе лечения одной из самых страшных болезней.

Для того, чтобы стать раковой, клетке необходимо накопить некоторое количество мутаций в своих генах. Одни гены должны активироваться и начать стимулировать деление (их еще называют онкогенами), другие, подавляющие деление клетки (гены-супрессоры), - выключиться. При этом внутри клетки появляются измененные этими и последующими мутациями белки - неоантигены. Антиген - это мишень иммунных клеток.

Ежегодно рак убивает миллионы людей, занимая второе место среди причин смерти, сразу после сердечно-сосудистых заболеваний.

Джеймс Эллисон и Тасуку Хондзё открыли способ разблокировать наши иммунные клетки, которые будут атаковать опухоли, так как человеческая иммунная система чаще всего не "видит" злокачественные опухоли, поскольку раковые клетки являются клетками нашего собственного организма. В результате не возникает необходимой защитной реакции.

Ранее врачи могли лишь тремя способами бороться с раком - операция, облучение ионизирующей радиацией и химиотерапия (специальные яды, бьющие по быстро делящимся клеткам).

Идею, что иммунитет и рак могут быть связаны, высказал Нобелевский лауреат 1908 года Пауль Эрлих. Он предположил, что опухолевые клетки могут возникать в организме постоянно, но иммунитет блокирует их развитие. Идеи Эрлиха легли в основу целой теории иммунного надзора над опухолью.

В 90-х годах японский иммунолог из университета Киото открыл рецептор PD-1 (контрольная точка иммунитета) на поверхности лимфоцитов, активация которого приводит к подавлению их активности. Примерно в те же годы американец Эллисон из Андерсоновского ракового центра университета Техаса изучал белок под названием CTLA-4, который располагается на поверхности различных групп Т-лимфоцитов (обеспечивают распознавание и уничтожение клеток, несущих чужеродные антигены). Он и его коллеги заметили, что этот белок способен подавлять иммунную реакцию. Эллисон попробовал отключить естественный блокиратор у больных раком мышей. Клетки опухоли больше не могли скрываться от иммунитета, и организм боролся с раком намного эффективнее, пишет Wired .

Если же заблокировать CTLA-4, Т-лимфоциты начинают работать намного активнее.

В 2001 году первую вакцину против рака - препарат ipilimumab - использовали для лечения меланомы у женщины по имени Шарон Белвин. После одной инъекции препарата ее опухоли исчезли в течение шести месяцев. Хорошо себя зарекомендовав, этот препарат и сейчас используется в NHS (Национальной службе здарвоохранения Великобритании) для лечения пациентов с меланомой. Все известные методы лечения, которые ранее применялись, не имели таких хороших результатов, пишет британское агентство ВВС .

Белок под названием PD-1, который открыл профессор Тасуку Хондзё, в норме позволяет регуляторным Т-клеткам подавлять те Т-киллеры, которые активизировались на "неправильный" антиген. Дело в том, что активация этого белка на лимфоцитах (с помощью лиганда PD-1 - PD-L1) отправляет их в апоптоз - процесс программируемой клеточной гибели или programmed death.

В исследованиях на мышах группа Хондзё показала эффективность блокировки нового белка в борьбе с различными опухолями. Эти данные были использованы для разработки нового препарата под названием "Ниволумаб", который зарегистрирован по всему миру и используется для лечения многих видов рака, в том числе и меланомы.

• 8 марта сообщалось, что ученые Гарвардского университета разработали персонализированную вакцину, помогающую активировать иммунную систему на борьбу с раком.
• 1 февраля ученые из медицинской школы Стэнфордского университета обнаружили , что активация T-лимфоцитов в злокачественных опухолях способна уничтожать раковые клетки и даже бороться с отдаленными метастазами.

Когда в прошлом году Нобелевскую премию по химии присудили за создание молекулярных машин, многие посчитали, что это своего рода игрушки для ума. И еще долго таковыми и останутся. Хотя уже тогда отмечалось, что подобная техника может использоваться для адресной доставки лекарств в организм. Но все же это на долгие годы будет экзотикой: слишком сложно и дорого.

И вот только что международная группа исследователей разработала новый тип молекулярных машин, которые могут стать универсальным средством борьбы с любыми видами рака. Такая "всеядность" заложена в специфике этой техники. Дело в том, что практически все известные виды лечения довольно избирательны, эффективно работают против определенных видов опухолей, но могут оказаться менее действенны против других.

Молекулярная машина лишена этих недостатков. Она способна уничтожать раковые клетки, высверливая сквозные отверстия в их мембранах. Инструментом служат молекулы размером в несколько нанометров. Они вращаются под воздействием ультрафиолетового света со скоростью 2-3 миллиона оборотов в секунду. Машины вводятся в организм пациента любым из доступных способов. Причем молекулы за счет особых химических свойств сами обнаруживают раковые клетки и закрепляются на их поверхности. А поданный извне ультрафиолетовый свет активирует "бур" молекулярной машины, он вгрызается в опухоль, делает в клеточной мембране сквозное отверстие, тем самым убивая клетку. Эксперименты показали, что, к примеру, клетки рака предстательной железы были уничтожены всего за три минуты.

Молекулярные машины могут стать универсальным средством борьбы с любыми видами рака

По сравнению с другими существующими методами борьбы с раком этот работает гораздо быстрее и не имеет отрицательных побочных эффектов, на которые так богаты методы химио- и радиотерапии. Молекулы наномашин достаточно настроить на борьбу только с клетками строго определенного типа, к примеру рака молочной железы или меланомы. Помимо ультрафиолетового света в будущем для активации молекулярных машин можно будет использовать радиочастотное излучение или другие "спусковые механизмы".

В последнее время медики все чаще регистрируют случаи появления раковых образований, стойких к препаратам, используемым в химиотерапии. К счастью, клетки даже таких образований беззащитны против молекулярных наномашин, что делает их идеальным средством борьбы с любыми видами онкологических заболеваний. Вполне вероятно, что использование молекулярных наномашин не лишено каких-то недостатков, которые будут выявлены позднее. Но в данный мо мент все вызываемые наномашинами известные проблемы имеют временный характер.

В ближайшем будущем исследователи собираются испытать возможности таких "нанодрелей" на лабораторных грызунах. Ученым нужно убедиться, что такие моторы можно направлять строго по адресу и что они не проявят вольностей и не начнут сверлить то, что не нужно.

Справка "РГ"

Первые молекулярные машины начали создаваться почти 30 лет назад, а в 1999 году появился первый в истории молекулярный мотор. Эта крупная молекула двигалась под действием луча света. Затем на основе такого мотора был построен четырехколесный "наноавтомобиль". Причем он мог увезти на себе груз, которой в 10 тысяч раз превышает массу самой молекулы.

"Правмир" много пишет о борьбе с онкологией и победе над болезнью, о помощи близким и памяти об ушедших. Сегодня, во Всемирный день борьбы против рака, предлагаем вам вспомнить несколько лучших историй.

Онколог Михаил Ласков: «Не надейтесь на таблетку от рака»

Раньше мы обсуждали рак определенного органа, а сейчас мы обсуждаем рак с определенным генетическим отпечатком, как в случае с обычной дактилоскопией. Не важно где рак, важно какой у него «палец» генетический. Это не означает, что мы через 10-15 лет все это вылечим, но мы совершенно точно будем лечить на другом уровне.

Онкогематолог Сатья Ядав: Опухоли перестанут быть приговором

В будущем, используя генетические технологии, благодаря методу клеточной терапии CAR T мы сможем научить собственные клетки пациентов уничтожать злокачественные клетки и излечивать организм от рака. Трансплантации костного мозга уйдут в небытие вместе со всеми проблемами по поиску донора, регистрами костного мозга и реакциями «трансплантат против хозяина».

Екатерина Чистякова: До последней капли крови

Нам остается только искать тех докторов, которые чего-то хотят, которые стремятся к развитию, и надеяться, что и остальным просто придется в какой-то момент подтянуться до этой планки. А если врач действует только по принципу «отрезал - увезите - следующий», что с этим сделаешь?

Катюша Ремизова. О раке, смирении и прощении

Здоровый человек может во многом рассчитывать на себя, может держать себя в руках, может создать себе какой-то определенный имидж, может делать добрые дела, ни с кем особенно не ссориться. Можно долго создавать такую видимость. А вот когда заболеваешь, вся эта «самость» резко рушится.

Легенда русского рака

Папа быстрее пришел в себя. Маме помогла брошюрка из больницы, что-то вроде «Лимфомы для чайников». После нее она стала реже плакать и даже без сожаления смеялась над моими шутками. Все понимали, что я могу и не вылечиться. Я тоже это понимал, но даже в этом случае не хотел, чтобы меня жалели.

«Я победила хондросаркому и жду третьего ребенка»

Я не знала, как мне спастись от безумной боли. Она обострялась ночью. Я даже пыталась спать в ванной: найти удобную позу для сна было просто невозможно. А потом на ровном месте сломала ногу. И тут врачи, наконец-то, увидели рак. От момента первых симптомов до диагноза прошло несколько месяцев.

Олеся и лейкоз: «Я должна была сама вынести себе приговор»

Для всех моих близких и друзей диагноз был шоком. Это – тяжелая информация и та информация, которую надо говорить лично. Как только я попала в больницу, я попыталась сама сообщить всем близким и друзьям. Сообщить старалась так, чтобы они поняли – я способна с этой информацией справиться, и жизнь не заканчивается!

Катерина Гордеева: Российская история о раке и людях

Человек – и большой, и маленький – должен понимать цикличность жизни, ее этапы, понимать, что никому еще не удавалось избежать смерти, но она же и есть – часть жизни. И от этого тоже никуда не денешься. А боимся мы совсем других вещей: боли, страха, унижения, незнания, бесправия в беспомощности.

Вы услышали страшный диагноз. Что дальше?

И наверняка, наверняка, после первого шока у вас обнаружатся свои методы борьбы с собой - а борьба с раком - это именно борьба с самим собой! Поделитесь тогда ими, хорошо? И самое, на мой взгляд, важное - не в наших силах знать наш жизненный срок, но в наших силах провести это время так, чтобы окружающие еще и позавидовали бы.

Когда врач произносит «У вас рак», ты чувствуешь, как летишь в бетонный колодец

Да, у тебя появилась дополнительная проблема, она серьезная, она требует твоих жизненных ресурсов - материальных, нематериальных, духовно-психологического состояния. Но не нужно откладывать все до тех пор, пока ты выздоровеешь. Живи сейчас, в пределах своих возможностей, насколько позволяет твое самочувствие.

Страшнее рака

Главный пособник запущенной, уже почти неизлечимой онкологии - онкофобное общество. То, которое предпочитает бояться и не знать, быть инертным и парализованным собственными страхами.

Оливер Сакс: У меня совсем не осталось времени на неважное

Это не равнодушие, а отдаление – у меня по-прежнему болит сердце за ситуацию на Ближнем Востоке, за изменение климата, растущее неравенство между людьми, но все это больше меня не касается, эти события принадлежат будущему. Я наполняюсь радостью, когда встречаю одаренных молодых людей, – даже того, кто диагностировал у меня метастазы. Я знаю, что будущее в хороших руках.